Ты никогда не обращал внимания, что мы живём в удивительном мире?.. (с) Макс Фрай
Ольга Дмитриевна Олейникова с первого взгляда вызывала устойчивые ассоциации с образом профессора предсказаний Трелони. Один внешний вид чего стоил – большие очки с толстыми стёклами, какая-то сложная конструкция, поддерживаемая множеством шпилек, на голове, одежда, ниспадающая складками…
Этот образ, дополненный пафосной, подчёркнутой театральностью поведения, запоминался навсегда. Она не входила в аудиторию, нет – она вплывала в дверной проём. Она не читала лекцию – она вещала. Когда любой другой преподаватель был немного чем-то недоволен, Олейникова была «возмущена до глубины души!». На протяжении двух лет и трёх предметов – этики, эстетики и философии – этот голос с артистичным придыханием, немного растягивающий слова, поведал нам немало сведений разной степени странности. Некоторые запали в память надолго.
Сократ умер в 399 г. до н. э., выпив чашу с цикутой и произнеся речь в свою защиту, которую Платон потом записал, и до наших дней она так и дошла под названием апологии Сократа. Сократа Олейникова почему-то любила особенно, и могла упомянуть его в связи с чем и кем угодно.
Чтобы поступить в аспирантуру, нужно сдать экзамен по философии. А чтобы сдать экзамен по философии, нужно прочитать всего Достоевского. Я не имею ничего против Фёдора Михайловича, но почему именно он – так и осталось загадкой.
Бизнес и мораль несовместимы (тут ещё в идеале бы ввернуть цитату из какой-нибудь статьи самой Олейниковой, которые она нам заботливо указывала в списках литературы к семинарам)!
Поп-культура – зло, а телевизор – исчадие ада, и надо «святой водой на него побрызгать, чтобы бесы оттуда не лезли!».
Ах да, слова «Интернет», «флешка», «секс» и подобные нужно произносить исключительно через «е».
А эта задумчивая констатация факта после некоторого молчания: «Знаете, что надо делать с такими студентами? Таких студентов надо расстреливать!» А зловещее, всё с тем же придыханием, обещание на одном из семинаров в адрес нерадивых членов нашей группы: «И жизнь ваша будет полна мучений, я вам это обещаю!» А мечтательный экскурс в автобиографию, начавшийся со слов: «Сто лет назад, когда я училась в Ленинградском университете…» А острые дискуссии с теми, кто не только носил пирсинг, но и имел несчастье показаться в таком виде Олейниковой, и мгновенно получал звание папуаса и нулевые шансы сдать зачёт с первого раза…
Впрочем, тогда, на первом курсе, зачёт по этике с первого раза не сдал, кажется, никто. Схема простая: строго по одному приходишь к Олейниковой на кафедру, сдаёшь самостоятельную работу, она спрашивает тебя… о чём-нибудь. Вообще о чём угодно, связанном с курсом. Ответил – молодец, давай зачётку, не ответил – погуляй пару часиков, и можно попробовать ещё раз. Принимается только точный ответ. Число попыток не ограничено.
Это сейчас мы весело вспоминаем об этом, а тогда семнадцатилетним девочкам, только-только к декабрю привыкшим к новому статусу, было вообще не до смеха. Мы по углам вытирали друг другу слёзы, старшие курсы косились сочувственно, процесс адаптации в роли студента шёл стремительно, как никогда раньше.
При всём при этом Олейникова была совершенно безобидной и по-детски восприимчивой. Какой-нибудь парой фраз можно было обеспечить себе как автомат и преподавательское восхищение, так и глобальный геморрой на сессии. А вот в невозможности угадать, что в очередной раз потрясёт её до глубины души и с каким знаком окажется это потрясение, и заключалось самое интересное.
Однажды, уже на втором курсе, перед семинаром по философии нам почему-то неожиданно поменяли аудиторию на другую, но на том же этаже. Мы дисциплинированно ушли туда, сели и принялись скрашивать ожидание начала пары милой болтовнёй. Ну а поскольку порядка 30 девушек в одном помещении болтать могут долго, все как-то не сразу заметили, что Олейникова должна была прийти уже 15 минут как. Пока строили догадки, предположения и планы на ближайшее будущее, на пороге появилась и сама Ольга Дмитриевна. Крайне раздосадованная и расстроенная.
Как выяснилось, мы-то перед парой к расписанию подошли. А она нет. И по привычке ушла в ту аудиторию, где мы занимаемся обычно – а та почему-то оказалась пустой, видимо, тамошнее мероприятие не состоялось.
И в своей обычной трагической манере Олейникова поведала, как 15 минут сидела одна в пустой аудитории, скорбела и ждала нас. А в заключение, мелко подрагивая от возмущения смертельным оскорблением, нанесённым нашей, как ей показалось, массовой неявкой, объявила, что она возлагала на нашу группу надежды, но сей в высшей степени неэтичный поступок перечеркивает всё, и теперь автоматов по философии нам не видать. Всем, кроме Толика.
А Толик… Тут лирическое отступление просто необходимо.
Толик – это Толик. На него смотришь – и сразу понятно, что до Анатолия ему никогда не дорасти. Он и в 45 лет будет Толиком.
Учитывая, что весь наш курс раньше или позже, но зарёкся помогать Толику, каким образом он учится – это загадка почище тайны возникновения разумной жизни на Земле. Во всяком случае, из универа Толика не выгоняют. Деканат считает, что на нашем факультете и так мало мальчиков. А мы считаем, что наличие на факультете Толика и наличие на факультете мальчиков – это две разные вещи.
Своим присутствием Толик балует нас не каждый день, и, кажется, каждый раз весьма удивляется, почему это мы все во главе с преподом не устраиваем бурных оваций, когда он широким жестом (кстати, жесты у него вообще отличаются размашистостью, импульсивностью и непредсказуемостью) распахивает дверь посреди пары (причём третьей) и, как в его представлении и положено интеллигентному молодому человеку, улыбаясь во все имеющиеся зубы, громко возвещает: «Здрррасьте!..».
Ну что вы, как после столь колоритного появления, отнимающего все силы, можно влиться в учебный процесс? Иногда изнеможение настолько сильно, что непобедимый сон одолевает нашего героя почти сразу же – шутка ли, идти пешком от дома до универа целых десять минут! Но даже если невероятным усилием воли Морфей побеждён, Толику не легче. Они тут все говорят чего-то, говорят, одна спросила – другая ответила, третья подключилась, да слова-то все какие-то мудрёные, длиннее, чем из пяти букв, это ж никаких психических познавательных процессов не хватит – всё это обрабатывать! Давайте-ка с самого начала и помедленнее, и вообще, чего орёте, лучше б объяснили, как правильно писать – гипомнезии или гипермнезии…
На этом месте общественность обычно начинает возмущаться. Потому что, во-первых, Ирак и Иран – это тоже разные страны, во-вторых, Толик, на пары надо ходить, в-третьих, мы сейчас вообще не про нарушения памяти говорим, это так, к слову пришлось, а в-четвёртых, тут, если ты вдруг не заметил, человек доклад за кафедрой делает, а ты со своей камчатки вопишь так, что его не слышно.
И Толик смело принимает вызов.
- Ша, вы чё тут опять как бабы на базаре, я всё, я ваще ничего не понимаю! Не, ну чё за возмущение опять, а чё я ещё вам сказать должен, если вы действительно бабы, чё, не так, что ли? Дружелюбие, блин, и спокойствие, вы ж психологи, надо располагать к себе людей, улыбаться надо, ну вы чё! Вот как я, я книжки по НЛП читаю, я ж развиваюсь!
И впрямь, у него даже вконтакте в графе «деятельность» написано «саморазвитие йОптить».
Представление на этом не заканчивается, но подбирается к кульминации – Толик начинает вставать из-за парты (не особенно заботясь о сохранности как оказавшихся у него на пути вещей соседей, так и самих соседей) с целью выйти за дверь.
- Чё вы на меня орёте? *далее начинаются воззвания к преподавателю* Не, ну чё за матриархат тут у них? Они все против меня, дайте я выйду! Ну и что, что я только пришёл! Ну у меня прям эмоции, вы понимаете, я прям не могу, мне надо выплеснуть это всё! Ну и инстинкты, биологические потребности, все дела, то-сё, ну прям надо!
Дверь захлопывается. Вернётся блудный сын минимум через 20 минут, а вероятнее – ближе к концу пары.
Весь монолог идёт на повышенных тонах, из раза в раз варьируется не слишком сильно (так что приведён весьма близко к тексту) и в качестве приправы щедро перемежается активной плохо скоординированной жестикуляцией. В редких случаях где-нибудь на перемене нас ожидает продолжение в виде хитрого поигрывания бровями и уверений в том, что вообще-то он нас всех раскусил, и такого мачо, как он, невозможно не хотеть.
Что интересно, в приватных разговорах все мои одногруппницы единодушны – чем меньше обращать внимание на Толика, тем реже он будет устраивать эти спектакли одного актёра, ибо всё, что ему нужно – интерес аудитории. Киваем, соглашаемся, договариваемся. Но вот очередное возникновение в дверном проёме с лучезарной улыбкой дебила (закрадываются смутные подозрения, что в данном случае это не оборот речи и даже не оскорбление, а диагноз – уж больно похожая клиническая картина вырисовывается: тут тебе и отсутствие критичности, и неустойчивость внимания, и преобладание конкретно-образного мышления, и слабый волевой контроль, и расторможенность влечений, и круг интересов, ограниченный бытовыми), очередное радостное «Здрррасьте!», очередное обвинение в матриархате – и неизбежно 2-3 человека не выдерживают и взрываются, а следом заражается ещё половина группы.
Спектр преподавательских реакций на Толика тоже широк. Тут и очень спокойные, но непреклонные интонации Гольдина, который, оценив ситуацию, то просто встаёт у двери перед Толиком с фразой «Вернитесь на место, пожалуйста» (и произносит её так, что тот покорно возвращается), то, во избежание возможных жертв, сам отправляет его прогуляться, потому что «Вы знаете, нам очень требуется Ваша помощь. Видите, здесь в условиях задания, которое мы все сейчас выполняем, указано расстояние в 100 метров – пожалуйста, выйдите на улицу и отмерьте его шагами для наглядности, а мы посмотрим на Вас из окна. Без этого никак не справимся».
Или неудержимый чистый холерик Белобрыкина, в порыве эмоций запирающая дверь за только что вышедшим Толиком на замок и оставшуюся половину пары всё так же вдохновенно, не сбавляя темпа, дочитывающая лекцию под периодический барабанный стук снаружи.
Или всегда подчёркнуто вежливая, корректная, держащаяся чуть официально-отстранённо Козырева, только в особо острые моменты позволяющая себе заметить: «Анатолий, давайте всё-таки пользоваться научными терминами – не «бабы», а «женщины»».
Или восхитительная Пустовая, с её сочетанием мудрости, здорового чувства юмора и флегматичного темперамента, вследствие чего вывести её из себя довольно сложно – но с течением времени Толик таки умудрился. Речь Пустовой длилась минут пять и, при всей возмущённости, была крайне политкорректна. По крайней мере, суть самого крепкого её выражения «Вы совершенно не умеете соблюдать границы» мы бы передали в гораздо более экспрессивных терминах.
В общем, когда Олейникова объявила о том, что ставит Толику автомат, сказать, что мы удивились – это ничего не сказать.
Оказалось, что когда она, совсем расстроившись, уже вышла из аудитории и отправилась к себе на кафедру, ей навстречу попался Толик, по своему обыкновению решивший прогуляться, рассказал, что мы тоже её ждём и проводил до нужной двери, за что Олейникова и преисполнилась к нему благодарности, а ко всем остальным – не очень праведным гневом.
Философию, кстати, мы сдали без особых эксцессов.
Гораздо веселее был процесс получения зачёта по эстетике.
Список группы у нас был составлен так, что сначала по алфавиту шли все бюджетники, а потом – все «платники». Таким образом, я была по счёту четвёртой. Из тех, кто числился передо мной, у двоих были автоматы, а ещё одна на зачёт не пришла, так что к столу Олейниковой пришлось идти первой.
Подхожу, сажусь, выкладываю на стол тетрадь с конспектами лекций и дневник чтения – краткие конспекты и цитаты из нескольких классических произведений и штук восьми древнегреческих трагедий – Олейникова вообще питала страсть к грекам, не только к Сократу.
В общем, кладу я перед ней эту тетрадку и незаметно разминаю затёкшую руку, которой не далее как полчаса назад в библиотеке в компании одногруппниц со скоростью болида «Формулы-1» дописывала этот самый удостоившийся многих эпитетов, которые мы здесь опустим, дневник. Олейникова листает, кивает, я, уже зная её манеру принимать зачёты, думаю «ну, сейчас спросит что-нибудь вроде того, кем Медея приходилась Ясону», расслабляюсь…
Олейникова поднимает на меня глаза и вопрошает:
- Ну, так скажите мне – зачем Ясон поплыл за Золотым руном? Чего ему дома-то не сиделось?
Я лихорадочно восстанавливаю в памяти все прочитанные трагедии – кажется, поход аргонавтов ни в одной из них вообще не упоминался. В ещё более ускоренном темпе вспоминаю всё, что знаю о древнегреческой мифологии (а знаю, между прочим, не так уж и мало) – ну да, было дело, плавал. А в самом-то деле, чего его туда понесло?
Одногруппницы смотрят сочувственно и перешёптываются. Вот же ж блин, думаю, похоже, все знают, но подсказать нереально… А поскольку одно из негласных правил хорошего ЧГКшника звучит как «Лучше сдать бредовую версию, чем пустой бланк», вслух уверенно говорю:
- Подвиг хотел совершить.
- Может, и хотел, - говорит Олейникова. – Вот вы сейчас спуститесь вниз, в 313 кабинет, возьмёте там книжку, узнаете, зачем он туда поплыл, вернётесь и мне расскажете.
Где находится 313 кабинет, все за время изучения дисциплин Олейниковой выучили прекрасно. Там собрана средних размеров тематическая библиотека.
Я встаю со стула, Олейникова тут же теряет ко мне интерес и вызывает нашу старосту Надю. Надя подходит, садится, выкладывает на стол тетрадь с конспектами лекций и дневник чтения, Олейникова листает, кивает, поднимает глаза и вопрошает:
- Ну? Так и зачем же Ясон поплыл за Золотым руном?
Я, уже шагнув в коридор, притормаживаю. Надя, девочка сообразительная, молча встаёт и идёт за мной.
Удаляясь, мы слышим, как Олейникова называет следующую фамилию. Её носительница догоняет нас у дверей 313 кабинета.
Сдавленно хихикая, мы просим какую-нибудь книжку с мифом про Ясона. Неодобрительно поглядывая (тишина должна быть в библиотеке!), библиотекарша приносит внушительных размеров том. Свистящим шёпотом я начинаю читать, что Ясон был царём иолкийским, но его отца Эсона в своё время сверг брат Пелий…
На этой трагической ноте дверь отворяется с тихим скрипом, и нас становится четверо.
Так вот, взяв себя в руки, начинаю я заново, у Ясона был не только царский титул, но и, как ни странно, отец, а у отца был коварный брат. Ясон вырос и решил вернуть власть…
На этом месте дверь снова открывается, и в кабинет по цепочке заходит вся группа. Нервы не выдерживают, начинается массовое хихиканье с истерическими нотками, судя по взгляду библиотекарши, она преисполняется к нам ненависти почище, чем Пелий к Язону и Эсону вместе взятым.
Так вот, в третий раз начинаю я, Ясон, отец, титул, сволочной дядя Пелий, который был хитёр, власть отдавать не хотел и сказал, что ему приснился вещий сон, в котором боги поведали, что над родом нависает страшное проклятие, нет, девочки, это не сценарий индийского кино, это фантазии древних греков, причём ещё не самые извращённые. И чтобы снять вышеупомянутое проклятие, нужно срочно отправиться в Колхиду за шкурой из драгметалла. Конечно, дорогой племянник, ты понимаешь, какая это почётная миссия, и я бы был счастлив её выполнить, но ах, какая жалость, уж слишком я стал стар и слаб, то ли дело ты!
Ну, разумеется, в душе Пелий затаил надежду, что Ясон погибнет в путешествии, а он останется царём Иолки.
Для верности повторив ключевые моменты хором вслух, цепочка потянулась к выходу. Библиотекарша на прощание постаралась испепелить кого-нибудь взглядом.
- Ну? – вопросила Олейникова, когда все расселись. – Так кто мне скажет, зачем Ясон плавал за Золотым руном? Что ж ему дома-то не сиделось?
И тут мы показали высший класс слаженной командной работы. Потому что когда каждая хоть по слову, но вставила про Пелия, и на мгновение повисло молчание, Рита нашлась первой:
- Ну, а у царя Колхиды была жена Медея…
И Остапа понесло. Как раз одной из трагедий, которые нам нужно было прочитать, была «Медея» (о том, как Ясон, благополучно вернувшись, женившись на Медее и воспитывая двоих детей, решил оставить её ради дочери царя Коринфа, но не учёл, что Медея была девушкой характерной и убила в итоге и соперницу, и детей), и мы её рассказали чуть ли не по ролям. Потому что пока мы вдохновенно цитировали Еврипида, Олейникова молчала. А второй раз идти в 313 кабинет почему-то никому не хотелось.
Минут через пять мы выдохлись. Олейникова прониклась.
- И помните, девочки, - страстно произнесла она, обводя нас взглядом и потрясая ручкой над горкой собранных зачёток, - помните и расскажите своим кавалерам: женская месть – стрррашная вещь!
Да уж, попробуй такое забыть.
Этот образ, дополненный пафосной, подчёркнутой театральностью поведения, запоминался навсегда. Она не входила в аудиторию, нет – она вплывала в дверной проём. Она не читала лекцию – она вещала. Когда любой другой преподаватель был немного чем-то недоволен, Олейникова была «возмущена до глубины души!». На протяжении двух лет и трёх предметов – этики, эстетики и философии – этот голос с артистичным придыханием, немного растягивающий слова, поведал нам немало сведений разной степени странности. Некоторые запали в память надолго.
Сократ умер в 399 г. до н. э., выпив чашу с цикутой и произнеся речь в свою защиту, которую Платон потом записал, и до наших дней она так и дошла под названием апологии Сократа. Сократа Олейникова почему-то любила особенно, и могла упомянуть его в связи с чем и кем угодно.
Чтобы поступить в аспирантуру, нужно сдать экзамен по философии. А чтобы сдать экзамен по философии, нужно прочитать всего Достоевского. Я не имею ничего против Фёдора Михайловича, но почему именно он – так и осталось загадкой.
Бизнес и мораль несовместимы (тут ещё в идеале бы ввернуть цитату из какой-нибудь статьи самой Олейниковой, которые она нам заботливо указывала в списках литературы к семинарам)!
Поп-культура – зло, а телевизор – исчадие ада, и надо «святой водой на него побрызгать, чтобы бесы оттуда не лезли!».
Ах да, слова «Интернет», «флешка», «секс» и подобные нужно произносить исключительно через «е».
А эта задумчивая констатация факта после некоторого молчания: «Знаете, что надо делать с такими студентами? Таких студентов надо расстреливать!» А зловещее, всё с тем же придыханием, обещание на одном из семинаров в адрес нерадивых членов нашей группы: «И жизнь ваша будет полна мучений, я вам это обещаю!» А мечтательный экскурс в автобиографию, начавшийся со слов: «Сто лет назад, когда я училась в Ленинградском университете…» А острые дискуссии с теми, кто не только носил пирсинг, но и имел несчастье показаться в таком виде Олейниковой, и мгновенно получал звание папуаса и нулевые шансы сдать зачёт с первого раза…
Впрочем, тогда, на первом курсе, зачёт по этике с первого раза не сдал, кажется, никто. Схема простая: строго по одному приходишь к Олейниковой на кафедру, сдаёшь самостоятельную работу, она спрашивает тебя… о чём-нибудь. Вообще о чём угодно, связанном с курсом. Ответил – молодец, давай зачётку, не ответил – погуляй пару часиков, и можно попробовать ещё раз. Принимается только точный ответ. Число попыток не ограничено.
Это сейчас мы весело вспоминаем об этом, а тогда семнадцатилетним девочкам, только-только к декабрю привыкшим к новому статусу, было вообще не до смеха. Мы по углам вытирали друг другу слёзы, старшие курсы косились сочувственно, процесс адаптации в роли студента шёл стремительно, как никогда раньше.
При всём при этом Олейникова была совершенно безобидной и по-детски восприимчивой. Какой-нибудь парой фраз можно было обеспечить себе как автомат и преподавательское восхищение, так и глобальный геморрой на сессии. А вот в невозможности угадать, что в очередной раз потрясёт её до глубины души и с каким знаком окажется это потрясение, и заключалось самое интересное.
Однажды, уже на втором курсе, перед семинаром по философии нам почему-то неожиданно поменяли аудиторию на другую, но на том же этаже. Мы дисциплинированно ушли туда, сели и принялись скрашивать ожидание начала пары милой болтовнёй. Ну а поскольку порядка 30 девушек в одном помещении болтать могут долго, все как-то не сразу заметили, что Олейникова должна была прийти уже 15 минут как. Пока строили догадки, предположения и планы на ближайшее будущее, на пороге появилась и сама Ольга Дмитриевна. Крайне раздосадованная и расстроенная.
Как выяснилось, мы-то перед парой к расписанию подошли. А она нет. И по привычке ушла в ту аудиторию, где мы занимаемся обычно – а та почему-то оказалась пустой, видимо, тамошнее мероприятие не состоялось.
И в своей обычной трагической манере Олейникова поведала, как 15 минут сидела одна в пустой аудитории, скорбела и ждала нас. А в заключение, мелко подрагивая от возмущения смертельным оскорблением, нанесённым нашей, как ей показалось, массовой неявкой, объявила, что она возлагала на нашу группу надежды, но сей в высшей степени неэтичный поступок перечеркивает всё, и теперь автоматов по философии нам не видать. Всем, кроме Толика.
А Толик… Тут лирическое отступление просто необходимо.
Толик – это Толик. На него смотришь – и сразу понятно, что до Анатолия ему никогда не дорасти. Он и в 45 лет будет Толиком.
Учитывая, что весь наш курс раньше или позже, но зарёкся помогать Толику, каким образом он учится – это загадка почище тайны возникновения разумной жизни на Земле. Во всяком случае, из универа Толика не выгоняют. Деканат считает, что на нашем факультете и так мало мальчиков. А мы считаем, что наличие на факультете Толика и наличие на факультете мальчиков – это две разные вещи.
Своим присутствием Толик балует нас не каждый день, и, кажется, каждый раз весьма удивляется, почему это мы все во главе с преподом не устраиваем бурных оваций, когда он широким жестом (кстати, жесты у него вообще отличаются размашистостью, импульсивностью и непредсказуемостью) распахивает дверь посреди пары (причём третьей) и, как в его представлении и положено интеллигентному молодому человеку, улыбаясь во все имеющиеся зубы, громко возвещает: «Здрррасьте!..».
Ну что вы, как после столь колоритного появления, отнимающего все силы, можно влиться в учебный процесс? Иногда изнеможение настолько сильно, что непобедимый сон одолевает нашего героя почти сразу же – шутка ли, идти пешком от дома до универа целых десять минут! Но даже если невероятным усилием воли Морфей побеждён, Толику не легче. Они тут все говорят чего-то, говорят, одна спросила – другая ответила, третья подключилась, да слова-то все какие-то мудрёные, длиннее, чем из пяти букв, это ж никаких психических познавательных процессов не хватит – всё это обрабатывать! Давайте-ка с самого начала и помедленнее, и вообще, чего орёте, лучше б объяснили, как правильно писать – гипомнезии или гипермнезии…
На этом месте общественность обычно начинает возмущаться. Потому что, во-первых, Ирак и Иран – это тоже разные страны, во-вторых, Толик, на пары надо ходить, в-третьих, мы сейчас вообще не про нарушения памяти говорим, это так, к слову пришлось, а в-четвёртых, тут, если ты вдруг не заметил, человек доклад за кафедрой делает, а ты со своей камчатки вопишь так, что его не слышно.
И Толик смело принимает вызов.
- Ша, вы чё тут опять как бабы на базаре, я всё, я ваще ничего не понимаю! Не, ну чё за возмущение опять, а чё я ещё вам сказать должен, если вы действительно бабы, чё, не так, что ли? Дружелюбие, блин, и спокойствие, вы ж психологи, надо располагать к себе людей, улыбаться надо, ну вы чё! Вот как я, я книжки по НЛП читаю, я ж развиваюсь!
И впрямь, у него даже вконтакте в графе «деятельность» написано «саморазвитие йОптить».
Представление на этом не заканчивается, но подбирается к кульминации – Толик начинает вставать из-за парты (не особенно заботясь о сохранности как оказавшихся у него на пути вещей соседей, так и самих соседей) с целью выйти за дверь.
- Чё вы на меня орёте? *далее начинаются воззвания к преподавателю* Не, ну чё за матриархат тут у них? Они все против меня, дайте я выйду! Ну и что, что я только пришёл! Ну у меня прям эмоции, вы понимаете, я прям не могу, мне надо выплеснуть это всё! Ну и инстинкты, биологические потребности, все дела, то-сё, ну прям надо!
Дверь захлопывается. Вернётся блудный сын минимум через 20 минут, а вероятнее – ближе к концу пары.
Весь монолог идёт на повышенных тонах, из раза в раз варьируется не слишком сильно (так что приведён весьма близко к тексту) и в качестве приправы щедро перемежается активной плохо скоординированной жестикуляцией. В редких случаях где-нибудь на перемене нас ожидает продолжение в виде хитрого поигрывания бровями и уверений в том, что вообще-то он нас всех раскусил, и такого мачо, как он, невозможно не хотеть.
Что интересно, в приватных разговорах все мои одногруппницы единодушны – чем меньше обращать внимание на Толика, тем реже он будет устраивать эти спектакли одного актёра, ибо всё, что ему нужно – интерес аудитории. Киваем, соглашаемся, договариваемся. Но вот очередное возникновение в дверном проёме с лучезарной улыбкой дебила (закрадываются смутные подозрения, что в данном случае это не оборот речи и даже не оскорбление, а диагноз – уж больно похожая клиническая картина вырисовывается: тут тебе и отсутствие критичности, и неустойчивость внимания, и преобладание конкретно-образного мышления, и слабый волевой контроль, и расторможенность влечений, и круг интересов, ограниченный бытовыми), очередное радостное «Здрррасьте!», очередное обвинение в матриархате – и неизбежно 2-3 человека не выдерживают и взрываются, а следом заражается ещё половина группы.
Спектр преподавательских реакций на Толика тоже широк. Тут и очень спокойные, но непреклонные интонации Гольдина, который, оценив ситуацию, то просто встаёт у двери перед Толиком с фразой «Вернитесь на место, пожалуйста» (и произносит её так, что тот покорно возвращается), то, во избежание возможных жертв, сам отправляет его прогуляться, потому что «Вы знаете, нам очень требуется Ваша помощь. Видите, здесь в условиях задания, которое мы все сейчас выполняем, указано расстояние в 100 метров – пожалуйста, выйдите на улицу и отмерьте его шагами для наглядности, а мы посмотрим на Вас из окна. Без этого никак не справимся».
Или неудержимый чистый холерик Белобрыкина, в порыве эмоций запирающая дверь за только что вышедшим Толиком на замок и оставшуюся половину пары всё так же вдохновенно, не сбавляя темпа, дочитывающая лекцию под периодический барабанный стук снаружи.
Или всегда подчёркнуто вежливая, корректная, держащаяся чуть официально-отстранённо Козырева, только в особо острые моменты позволяющая себе заметить: «Анатолий, давайте всё-таки пользоваться научными терминами – не «бабы», а «женщины»».
Или восхитительная Пустовая, с её сочетанием мудрости, здорового чувства юмора и флегматичного темперамента, вследствие чего вывести её из себя довольно сложно – но с течением времени Толик таки умудрился. Речь Пустовой длилась минут пять и, при всей возмущённости, была крайне политкорректна. По крайней мере, суть самого крепкого её выражения «Вы совершенно не умеете соблюдать границы» мы бы передали в гораздо более экспрессивных терминах.
В общем, когда Олейникова объявила о том, что ставит Толику автомат, сказать, что мы удивились – это ничего не сказать.
Оказалось, что когда она, совсем расстроившись, уже вышла из аудитории и отправилась к себе на кафедру, ей навстречу попался Толик, по своему обыкновению решивший прогуляться, рассказал, что мы тоже её ждём и проводил до нужной двери, за что Олейникова и преисполнилась к нему благодарности, а ко всем остальным – не очень праведным гневом.
Философию, кстати, мы сдали без особых эксцессов.
Гораздо веселее был процесс получения зачёта по эстетике.
Список группы у нас был составлен так, что сначала по алфавиту шли все бюджетники, а потом – все «платники». Таким образом, я была по счёту четвёртой. Из тех, кто числился передо мной, у двоих были автоматы, а ещё одна на зачёт не пришла, так что к столу Олейниковой пришлось идти первой.
Подхожу, сажусь, выкладываю на стол тетрадь с конспектами лекций и дневник чтения – краткие конспекты и цитаты из нескольких классических произведений и штук восьми древнегреческих трагедий – Олейникова вообще питала страсть к грекам, не только к Сократу.
В общем, кладу я перед ней эту тетрадку и незаметно разминаю затёкшую руку, которой не далее как полчаса назад в библиотеке в компании одногруппниц со скоростью болида «Формулы-1» дописывала этот самый удостоившийся многих эпитетов, которые мы здесь опустим, дневник. Олейникова листает, кивает, я, уже зная её манеру принимать зачёты, думаю «ну, сейчас спросит что-нибудь вроде того, кем Медея приходилась Ясону», расслабляюсь…
Олейникова поднимает на меня глаза и вопрошает:
- Ну, так скажите мне – зачем Ясон поплыл за Золотым руном? Чего ему дома-то не сиделось?
Я лихорадочно восстанавливаю в памяти все прочитанные трагедии – кажется, поход аргонавтов ни в одной из них вообще не упоминался. В ещё более ускоренном темпе вспоминаю всё, что знаю о древнегреческой мифологии (а знаю, между прочим, не так уж и мало) – ну да, было дело, плавал. А в самом-то деле, чего его туда понесло?
Одногруппницы смотрят сочувственно и перешёптываются. Вот же ж блин, думаю, похоже, все знают, но подсказать нереально… А поскольку одно из негласных правил хорошего ЧГКшника звучит как «Лучше сдать бредовую версию, чем пустой бланк», вслух уверенно говорю:
- Подвиг хотел совершить.
- Может, и хотел, - говорит Олейникова. – Вот вы сейчас спуститесь вниз, в 313 кабинет, возьмёте там книжку, узнаете, зачем он туда поплыл, вернётесь и мне расскажете.
Где находится 313 кабинет, все за время изучения дисциплин Олейниковой выучили прекрасно. Там собрана средних размеров тематическая библиотека.
Я встаю со стула, Олейникова тут же теряет ко мне интерес и вызывает нашу старосту Надю. Надя подходит, садится, выкладывает на стол тетрадь с конспектами лекций и дневник чтения, Олейникова листает, кивает, поднимает глаза и вопрошает:
- Ну? Так и зачем же Ясон поплыл за Золотым руном?
Я, уже шагнув в коридор, притормаживаю. Надя, девочка сообразительная, молча встаёт и идёт за мной.
Удаляясь, мы слышим, как Олейникова называет следующую фамилию. Её носительница догоняет нас у дверей 313 кабинета.
Сдавленно хихикая, мы просим какую-нибудь книжку с мифом про Ясона. Неодобрительно поглядывая (тишина должна быть в библиотеке!), библиотекарша приносит внушительных размеров том. Свистящим шёпотом я начинаю читать, что Ясон был царём иолкийским, но его отца Эсона в своё время сверг брат Пелий…
На этой трагической ноте дверь отворяется с тихим скрипом, и нас становится четверо.
Так вот, взяв себя в руки, начинаю я заново, у Ясона был не только царский титул, но и, как ни странно, отец, а у отца был коварный брат. Ясон вырос и решил вернуть власть…
На этом месте дверь снова открывается, и в кабинет по цепочке заходит вся группа. Нервы не выдерживают, начинается массовое хихиканье с истерическими нотками, судя по взгляду библиотекарши, она преисполняется к нам ненависти почище, чем Пелий к Язону и Эсону вместе взятым.
Так вот, в третий раз начинаю я, Ясон, отец, титул, сволочной дядя Пелий, который был хитёр, власть отдавать не хотел и сказал, что ему приснился вещий сон, в котором боги поведали, что над родом нависает страшное проклятие, нет, девочки, это не сценарий индийского кино, это фантазии древних греков, причём ещё не самые извращённые. И чтобы снять вышеупомянутое проклятие, нужно срочно отправиться в Колхиду за шкурой из драгметалла. Конечно, дорогой племянник, ты понимаешь, какая это почётная миссия, и я бы был счастлив её выполнить, но ах, какая жалость, уж слишком я стал стар и слаб, то ли дело ты!
Ну, разумеется, в душе Пелий затаил надежду, что Ясон погибнет в путешествии, а он останется царём Иолки.
Для верности повторив ключевые моменты хором вслух, цепочка потянулась к выходу. Библиотекарша на прощание постаралась испепелить кого-нибудь взглядом.
- Ну? – вопросила Олейникова, когда все расселись. – Так кто мне скажет, зачем Ясон плавал за Золотым руном? Что ж ему дома-то не сиделось?
И тут мы показали высший класс слаженной командной работы. Потому что когда каждая хоть по слову, но вставила про Пелия, и на мгновение повисло молчание, Рита нашлась первой:
- Ну, а у царя Колхиды была жена Медея…
И Остапа понесло. Как раз одной из трагедий, которые нам нужно было прочитать, была «Медея» (о том, как Ясон, благополучно вернувшись, женившись на Медее и воспитывая двоих детей, решил оставить её ради дочери царя Коринфа, но не учёл, что Медея была девушкой характерной и убила в итоге и соперницу, и детей), и мы её рассказали чуть ли не по ролям. Потому что пока мы вдохновенно цитировали Еврипида, Олейникова молчала. А второй раз идти в 313 кабинет почему-то никому не хотелось.
Минут через пять мы выдохлись. Олейникова прониклась.
- И помните, девочки, - страстно произнесла она, обводя нас взглядом и потрясая ручкой над горкой собранных зачёток, - помните и расскажите своим кавалерам: женская месть – стрррашная вещь!
Да уж, попробуй такое забыть.
-
-
16.01.2011 в 15:38-
-
16.01.2011 в 16:05О, ты герой) Количество фамилий сократить не получилось - без всех действующих лиц впечатление было бы неполным)
Спасибо)
-
-
17.01.2011 в 09:31а история про мифы напомнила мне читанного-перечитанного Гильгамеша по культурологии)
-
-
17.01.2011 в 10:54Я думаю, подобные истории с перечитыванием чего-нибудь у многих случались)
-
-
17.01.2011 в 13:46-
-
17.01.2011 в 20:21Да я думаю, уж кто-то, а она найдёт, куда послать)